Жертвы чк. Красный террор. Документальные свидетельства. Секретные документы Кавказского фронта красных
Никакое воображение не способно представить себе картину этих истязаний. Людей раздевали догола, связывали кисти рук веревкой и подвешивали к перекладинам с таким расчетом, чтобы ноги едва касались земли, а потом медленно и постепенно расстреливали из пулеметов, ружей или револьверов. Пулеметчик раздроблял сначала ноги для того, чтобы они не могли поддерживать туловища, затем наводил прицел на руки и в таком виде оставлял висеть свою жертву, истекающую кровью... Насладившись мучением страдальцев, он принимался снова расстреливать их в разных местах до тех пор, пока живой человек не превращался в кровавую массу и только после этого добивал ее выстрелом в лоб. Тут же сидели и любовались казнями приглашенные "гости", которые пили вино, курили и играли на пианино или балалайках...
Часто практиковалось сдирание кожи с живых людей, для чего их бросали в кипяток, делали надрезы на шее и вокруг кисти рук, щипцами стаскивали кожу, а затем выбрасывали на мороз... Этот способ практиковался в харьковской чрезвычайке, во главе которой стояли "товарищ Эдуард" и каторжник Саенко. По изгнании большевиков из Харькова Добровольческая армия обнаружила в подвалах чрезвычайки много "перчаток". Так называлась содранная с рук вместе с ногтями кожа. Раскопки ям, куда бросали тела убитых, обнаружили следы какой-то чудовищной операции над половыми органами, сущность которой не могли определить даже лучшие харьковские хирурги... На трупах бывших офицеров, кроме того, были вырезаны ножом или выжжены огнем погоны на плечах, на лбу - советская звезда, а на груди - орденские знаки; были отрезаны носы, губы и уши... На женских трупах - отрезанные груди и сосцы и пр. и пр. Много людей было затоплено в подвалах чрезвычаек, куда загоняли несчастных и затем открывали водопроводные краны.
В Петербурге во главе чрезвычайки стоял латыш Петерс, переведенный затем в Москву. По вступлении своем в должность "начальника внутренней обороны", он немедленно же расстрелял свыше 1000 человек, а трупы приказал бросить в Неву, куда сбрасывались и тела расстрелянных им в Петропавловской крепости офицеров. К концу 1917 года в Петербурге оставалось еще несколько десятков тысяч офицеров, уцелевших от войны, и большая половина их была расстреляна Петерсом, а затем жидом Урицким. Даже по советским данным, явно ложным, Урицким было расстреляно свыше 5000 офицеров.
Переведенный в Москву, Петерс, в числе прочих помощников имевший латышку Краузе, залил кровью буквально весь город. Нет возможности передать все, что известно об этой женщине-звере и ее садизме. Рассказывали, что она наводила ужас одним своим видом, что приводила в трепет своим неестественным возбуждением... Она издевалась над своими жертвами, измышляла самые жестокие виды мучений преимущественно в области половой сферы и прекращала их только после полного изнеможения и наступления половой реакции. Объектами ее мучений были главным образом юноши, и никакое перо не в состоянии передать, что эта сатанистка производила со своими жертвами, какие операции проделывала над ними... Достаточно сказать, что такие операции длились часами и она прекращала их только после того, как корчившиеся в страданиях молодые люди превращались в окровавленные трупы с застывшими от ужаса глазами...
Ее достойным сотрудником был не менее извращенный садист Орлов, специальностью которого было расстреливать мальчиков, которых он вытаскивал из домов или ловил на улицах...
"...Чрезвычайки занимали обыкновенно самые лучшие дома города и помещались в наиболее роскошных квартирах. Здесь заседали бесчисленные "следователи". После обычных вопросов о личности, занятии и местожительстве начинался допрос о политических убеждениях, о принадлежности к партии, об отношении к советской власти, к проводимой ею программе и прочее, затем под угрозой расстрела требовались адреса близких, родных и знакомых жертвы и предлагался целый ряд других вопросов, совершенно бессмысленных, рассчитанных на то, что допрашиваемый собьется, запутается в своих показаниях и тем создаст почву для предъявления конкретных обвинений.
Таких вопросов предлагалось сотни, ответы тщательно записывались, после чего допрашиваемый передавался другому следователю. Этот последний начинал допрос сначала и предлагал буквально те же вопросы, только в другом порядке, после чего передавал жертву третьему следователю, затем четвертому и т.д. до тех пор, пока доведенный до полного изнеможения обвиняемый соглашался на какие угодно ответы, приписывал себе несуществующие преступления и отдавал себя в полное распоряжение палачей. Шлифовались и вырабатывались методы, дошедшие в смягченном виде и до наших дней. Впереди были еще более страшные испытания, еще более зверские истязания.
В изданной Троцким брошюре "Октябрьская революция" он хвастается не сокрушимым могуществом советской власти. "Мы так сильны, - говорит он, - что если мы заявим завтра в декрете требование, чтобы все мужское население Петрограда явилось в такой-то день и час на Марсово поле, чтобы каждый получил 25 ударов розог, то 75% тотчас бы явились и стали бы в хвост и только 25% более предусмотрительных подумали запастись медицинским свидетельством, освобождающим их от телесного наказания..."
В Киеве чрезвычайка находилась во власти латыша Лациса. Его помощниками были Авдохин, "товарищ Вера", Роза Шварц и другие девицы. Здесь было полсотни чрезвычаек. Каждая из них имела свой собственный штат служащих, точнее палачей, но между ними наибольшей жестокостью отличались упомянутые выше девицы. В одном из подвалов чрезвычайки было устроено подобие театра, где были расставлены кресла для любителей кровавых зрелищ, а на подмостках, т.е. на эстраде, производились казни. После каждого удачного выстрела раздавались крики "браво", "бис" и палачам подносились бокалы шампанского. Роза Шварц лично убила несколько сот людей, предварительно втиснутых в ящик, на верхней площадке которого было проделано отверстие для головы. Но стрельба в цель являлась для этих девиц только штучной забавой и не возбуждала уже их притупившихся нервов. Они требовали более острых ощущений, и с этой целью Роза и "товарищ Вера" выкалывали иглами глаза, или выжигали их папиросами, или забивали под ногти тонкие гвозди.
В Одессе свирепствовали знаменитые палачи Дейч и Вихман с целым штатом прислужников, среди которых были китайцы и один негр, специальностью которого было вытягивать жилы у людей, глядя им в лицо и улыбаясь своими белыми зубами. Здесь же прославилась и Вера Гребенщикова, ставшая известной под именем "Дора". Она лично застрелила 700 человек. Среди орудий пыток были не только гири, молоты и ломы, которыми разбивались головы, но и пинцеты, с помощью которых вытягивались жилы, и так называемые "каменные мешки", с небольшим отверстием сверху, куда людей втискивали, ломая кости, и где в скорченном виде они обрекались специально на бессонницу. Нарочно приставленная стража должна была следить за несчастным, не давая ему заснуть. Его кормили гнилыми сельдями и мучили жаждой. Здесь главными были Дора и 17-летняя проститутка Саша, расстрелявшая свыше 200 человек. Обе были садистками и по цинизму превосходили даже латышку Краузе.
В Пскове все пленные офицеры были отданы китайцам, которые распилили их пилами на куски. В Благовещенске у всех жертв чрезвычайки были вонзенные под ногти пальцев на руках и ногах грамофонные иголки. В Симферополе чекист Ашикин заставлял свои жертвы, как мужчин, так и женщин, проходить мимо него совершенно голыми, оглядывал их со всех сторон и затем ударом сабли отрубал уши, носы и руки... Истекая кровью, несчастные просили его пристрелить их, чтобы прекратились муки, но Ашикин хладнокровно подходил к каждому отдельно, выкалывал им глаза, а затем приказывал отрубить им головы.
В Севастополе людей связывали группами, наносили им ударами сабель и револьверами тяжкие раны и полуживыми бросали в море. В Севастопольском порту были места, куда водолазы долгое время отказывались спускаться: двое из них, после того как побывали на дне моря, сошли с ума. Когда третий решился нырнуть в воду, то выйдя, заявил, что видел целую толпу утопленников, привязанных ногами к большим камням. Течением воды их руки приводились в движение, волосы были растрепаны. Среди этих трупов священник в рясе с широкими рукавами, подымая руки, как будто произносил ужасную речь...
В Пятигорске чрезвычайка убила всех своих заложников, вырезав почти весь город. Заложники уведены были за город, на кладбище, с руками, связанными за спиной проволокой. Их заставили стать на колени в двух шагах от вырытой ямы и начали рубить им руки, ноги, спины, выкалывать штыками глаза, вырывать зубы, распарывать животы и прочее.
В Крыму чекисты, не ограничиваясь расстрелом пленных сестер милосердия, предварительно насиловали их, и сестры запасались ядом, чтобы избежать бесчестия.
По официальным сведениям, а мы знаем, насколько советские "официальные" сведения точны, в 1920-21 годах, после эвакуации генерала Врангеля, в Феодосии было расстреляно 7500 человек, в Симферополе - 12 000, в
Севастополе - 9000 и в Ялте - 5000. Эти цифры нужно, конечно, удвоить, ибо одних офицеров, оставшихся в Крыму, было расстреляно, как писали газеты, свыше 12 000 человек, и эту задачу выполнил Бела Кун, заявивший,
что Крым на три года отстал от революционного движения и его нужно одним ударом поставить в уровень со всей Россией.
После занятия прибалтийских городов в январе 1919 года эстонскими войсками были вскрыты могилы убитых, и тут же было установлено по виду истерзанных трупов, с какой жестокостью большевики расправлялись со своими жертвами. У многих убитых черепа были разможжены так, что головы висели, как обрубки дерева на стволе. Большинство жертв до их расстрела имели штыковые раны, вывернутые внутренности, переломанные кости. Один из убежавших рассказывал, что его повели с пятьюдесятью шестью арестованными и поставили над могилой. Сперва начали расстреливать женщин. Одна из них старалась убежать и упала раненая, тогда убийцы потянули ее за ноги в яму, пятеро из них спрыгнули на нее и затоптали ногами до смерти.
В Сибири чекистами, кроме уже описанных пыток, применялись еще следующие: в цветочный горшок сажали крысу и привязывали его или к животу, или к заднему проходу, а через небольшое круглое отверстие на дне горшка пропускали раскаленный прут, которым прижигали крысу. Спасаясь от мучений и не имея другого выхода, крыса впивалась зубами в живот и прогрызала отверстие, через которое вылезала в желудок, разрывая кишки, а затем вылезала, прогрызая себе выход в спине или в боку...
Вся страна была превращена в громадный концентрационный лагерь. Нельзя удержаться от того, чтобы не привести некоторые отрывки из статьи Дивеева, напечатанной в 1922 году за границей. Автор живописно изображает нравы, воцарившиеся в то время. "С полгода тому назад привелось мне встретиться с одним лицом, просидевшим весь 1918 год в московской Бутырской тюрьме. Одной из самых тяжелых обязанностей заключенных было закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Работа эта производилась изо дня в день.
Заключенных вывозили на грузовике под надзором вооруженной стражи к Ходынскому полю, иногда на Ваганьковское кладбище, надзиратель отмерял широкую, в рост человека, канаву, длина которой определяла число намеченных жертв. Выкапывали могилы на 20-30 человек, готовили канавы и на много десятков больше. Подневольным работникам не приходилось видеть расстрелянных, ибо таковые бывали ко времени их прибытия уже "заприсыпаны землею" руками палачей. Арестантам оставалось только заполнять рвы землей и делать насыпь вдоль рва, поглотившего очередные жертвы Чека..."
Нарастание жестокости достигло таких громадных размеров и вместе с тем сделалось столь обыденным явлением, что все это можно объяснить только психической заразой, которая сверху донизу охватила все слои населения. Перед нашими глазами по лицу Восточной Европы проходит волна напряженной жестокости и зверского садизма, которые по числу жертв далеко оставляют за собой и средневековье, и французскую революцию. Россия положительно вернулась к временам средних веков, воскрешая из пепла до мельчайших подробностей все их особенности, как бы нарочито для того, чтобы дать историкам средних веков, живя в XX столетии, одновременно переживать и исследовать самодурство и мрак средних веков."
Если мои сведения кажутся неправдоподобными, а это может случиться - до того они невероятны, и с точки зрения нормальных людей недопустимы, то я прошу проверить их, ознакомившись хотя бы только с иностранной прессой, начиная с 1918 года, и просмотреть газеты "Victore", "Times", "Le Travail", "Journal de Geneve", "Journal des Debats" и другие...
Зверства еврейских чекистов Красного террора:
30 августа 1919 года деникинцы под Броварами разбили красных. Многие жители, несмотря на то, что в городе рвались снаряды, бросились к дверям ЧК искать родных и близких. Жуткое зрелище представилось их глазам. Как писала свидетельница Екатерина Гауг:
: "Сильный трупный запах ударил в лицо. Все стены были забрызганы кровью... Пол на несколько вершков был залит кровью. На полу, точно на прилавках мясной лавки, лежали человеческие мозги. Посреди гаража было углубление, куда раньше обычно спускался шофер во время починки автомобиля. Перед отверстием стоял огромный сруб дерева, весь окровавленный. На нем лежала шашка, тоже вся в крови. Здесь рубились головы или применялись какие-то кровавые пытки... Отверстие же, точно водою было заполнено кровью. На стене огромная петля и лежал кусок железа - как оказалось, это было орудие пытки каленым железом".
"При нас так же откопали труп девушки лет 17-ти. Совершенно нагая, лежала эта девушка, почти ребёнок, перед нами. Голова её изувечена до неузнаваемости, всё тело было в ранах и кровоподтеках. А руки! Эти руки носили следы дикого зверства. С них до локтя была снята кожа и белела пристегнутая каким-то изувером бумажка. На ней было написано: "Буржуазная перчатка"... Изувеченные трупы родные пытались опознать хотя бы по зубам - но золотые зубы и мосты были вырваны чекистами... на лбу жертв мужчин были вырезаны офицерские значки, на груди портупея, на плечах погоны".
Пытки и истязания, которые применяли жидокоммунисты против русского народа, неисчислимы. Таких дегенератов и выродков не могли родить нормальные женщины. Люди ли вообще эти шизоидные отбросы и монстроподобные изуверы?
"В Екатеринодаре, например, пытки производились следующим образом: жертва растягивается на полу застенка. Двое дюжих чекистов тянут за голову, а двое за плечи, растягивая таким путем мускулы шеи, по которой в это время пятый чекист бьет тупым железным орудием, чаще всего рукояткой нагана или браунинга. Шея вздувается, изо рта и носа идет кровь. Жертва терпит невероятные страдания... В одиночной камере истязали учительницу Домбровскую за то, что нашли у неё чемодан с офицерскими вещами, оставленные случайно проезжавшим офицером, её родственником... Её предварительно изнасиловали, а потом пытали. Насиловали по старшинству чина. Первым насиловал чекист Фридман, затем остальные. После ее подвергали пыткам, допытываясь, где у нее якобы спрятано золото. Сначала у голой надрезали тело ножом, затем железными щипцами, плоскогубцами отдавливали конечности пальцев... 6 ноября в 9 часов вечера её расстреляли" (В. Н. Гладкий, "Жиды").
"В станице Кавказской при пытке пользуются железной перчаткой. Это массивный кусок железа, надеваемый на правую руку, со вставленными в него мелкими гвоздями. При ударе, кроме сильнейшей боли от массива железа, жертва терпит невероятные мучения от неглубоких ран, которые скоро покрываются гноем. В газете "Общее дело" корреспондент рассказывал: "В Симферополе применяют новый вид пытки, устраивая клизмы из битого стекла, и ставят горящие свечи под половые органы. В Царицине имели обыкновение ставить пытаемого на раскаленную сковородку..."
Вот описание одной из Киевских ЧК ("боен" как их называли). После занятия Киева Добровольческой армией в августе 1919 года комиссия с ней ознакомилась: "…весь цементный пол большого гаража (дело идет о "бойне" губернской ЧК) был залит уже не бежавшей, вследствие жары, а стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасную массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками. Все стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи. Из середины гаража в соседнее помещение, где был подземный сток, вел желоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в 10 метров длины. Этот желоб был на всем протяжении до верху наполнен кровью... Рядом с этим местом ужасов в саду того же дома лежали наспех, поверхностно зарытые 127 трупов последней бойни... Тут нам особенно бросилось в глаза, что у всех трупов были разможжены черепа, у многих даже совсем расплющены головы. Вероятно, они были убиты посредством разможжения головы каким-нибудь блоком. Некоторые были совсем без головы, но головы не отрубались, а отрывались... Все трупы были голы". Если как следует покопаться и сравнить иудейские скотобойни и ЧК - получится одно и то же.
Такое мракобесие творилось почти во всех городах, где было ЧК. В Одессе широко была известна палач Вера Гребеннюкова (Дора). О ее злодеяниях ходили легенды. Она вырывала волосы, отрубала конечности, отрезала уши, выворачивала скулы и так далее. В течение двух с половиной месяцев её службы в ЧК ею одной было расстреляно более 700 человек. В Вологде свирепствовала Ревекка Пластинина (Майзель), она собственноручно расстреляла более 100 человек. Эта бывшая жена Кедрова затем свирепствовала в Архангельской губернии. Газета "Голос России" в 1922 году сообщала, что Майзель-Кедрова расстреляла собственноручно 87 офицеров, 33 обывателей, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами армии Миллера. В Одессе главным палачом была женщина-латышка со звероподобным лицом. Как правило, все эти недоношенные эмбрионы употребляли кокаин. Это облегчало им делать своё дело. А главный московский палач Мага расстрелял на своем веку 11.000 человек.
Так что же на самом деле произошло? Великая Социалистическая Революция? Великая? Нет, трагическая. Социалистическая? Нет, еврейская. Ибо жиды захватили власть во всех сферах государства и передавали её потом по наследству через контролируемое ими Политбюро ЦК КПСС. Революция? Где же её нашли, эту революцию? Ведь 24-25 октября (6-7 ноября) 1917 года в Петрограде никакого восстания не было. Только 26 октября (8 ноября) утром жители города узнали, что Временное правительство арестовано, а власть перешла к Совету "народных" комиссаров, назначенных II съездом Советов.
Вот что вспоминает академик А. Дородницын о тех временах:"...как это не странно, но ни разу не было, чтобы комиссаром тех красноармейцев был русский, не говоря уже об украинце. Откуда я знаю о национальной принадлежности комиссаров? Мой отец был врач. Поэтому командование всех проходивших воинских соединений всегда останавливалось у нас. Наше село находилось недалеко от Киева, и до нас доходили слухи о том, что творила Киевская ЧК... Даже детей в селе пугали именем местного чекиста Блувштейна. Когда Киев и наше село заняли деникинцы, отец отправился в Киев раздобыть лекарств для больницы. Завалы трупов - жертв ЧК - еще не были разобраны, и отец их видел своими глазами. Трупы с вырванными ногтями, с содранной кожей на месте погон и лампасов, трупы, раздавленные под прессом. Но самая жуткая картина, которую он видел, это были 15 трупов с черепами, пробитыми каким-то тупым орудием, пустые внутри. Служители рассказали ему, в чем состояла пытка. Одному пробивали голову, а следующего заставляли съесть мозг. Потом пробивали голову этому следующему, и съесть его мозг заставляли очередного...". Да, средневековая инквизиция по сравнению с чекистами - это просто благородный институт спасения заблудших душ.
книгу можно найти в инете, а так же есть звуковой ее вариант
Изуродованные трупы жертв херсонской ЧК
Староста деревни в Херсонской губернии Е.В. Марченко,
замученный в ЧК
Трупы замученных у одной из станций Херсонской губернии.
Изуродованы головы и конечности жертв
Труп полковника Франина, замученного в херсонской ЧК
в доме Тюльпанова на Богородской улице,
где находилась херсонская чрезвычайка
Трупы заложников, найденные в херсонской ЧК
в подвале доме Тюльпанова
Капитан Федоров со следами пыток на руках.
На левой руке след от пулевого ранения, полученного во время пыток.
В последнюю минуту сумел бежать из-под расстрела.
Внизу фотографии орудия пыток,
изображенные Федоровым
Найденная в подвале харьковской ЧК кожа,
содранная с рук жертв при помощи металличего гребня
и специальных щипцов
Кожа, содранная с конечностей жертв
в доме Рабиновича на ул. Ломоносова в Херсоне,
где пытала херсонская чрезвычайка
Палач Н.М. Демышев. Председатель исполкома Евпатории, один из организаторов красной Варфоломеевской ночи. Казнен белыми после освобождения Евпатории.
Палач Кебабчанц, по кличке кровавый. Заместитель председателя Евпаторийского исполкома, участник Варфоломеевской ночи. Казнен белыми.
Женщина-палач Варвара Гребенникова (Немич). В январе 1920 года приговаривала к смерти офицеров и буржуазию на борту парохода Румыния. Казнена белыми.
Палач. Участник Варфоломеевской ночи в Евпатории и расстрелов на Румынии. Казнен белыми.
Палач. Участник Варфоломеевской ночи в Евпатории и расстрелов на Румынии. Казнен белыми.
Женщина-палач. Участница Варфоломеевской ночи в Евпатории и расстрелов на Румынии. Казнена белыми.
Женщина-палач. Участница Варфоломеевской ночи в Евпатории и расстрелов на Румынии. Казнена белыми.
Палачи херсонской ЧК.
Дора Евлинская, моложе 20 лет, женщина-палач, казнившая в одесской ЧК собственными руками 400 офицеров.
Саенко Степан Афанасьевич, комендант концлагеря в Харькове.
Трупы заложников, расстрелянных в харьковской тюрьме.
Харьков. Трупы заложников, умерших под пытками большевиков.
Харьков. Трупы замученных женщин-заложниц. Вторая слева С. Иванова, владелица мелочного магазина. Третья слева А.И. Карольская, жена полковника. Четвертая Л. Хлопкова, помещица. У всех заживо взрезаны и вылущены груди, половые органы обожжены и в них найдены уголья.
Харьков. Тело заложника поручика Боброва, которому палачи отрезали язык, отрубили кисти рук и сняли кожу вдоль левой ноги.
Харьков, двор чрезвычайки. Труп заложника И. Пономаренко, бывшего телеграфиста. Правая рука обрублена. Поперек груди несколько глубоких надрезов. На заднем плане еще два трупа.
Труп заложника Ильи Сидоренко, владельца модного магазина в городе Сумы. У убитого переломаны руки, сломаны ребра, взрезаны половые органы. Замучен в Харькове.
Красный террор — комплекс карательных мер, проводившихся большевиками в 1917—1923 годах против социальных групп, провозглашённых классовыми врагами, а также против лиц, обвинявшихся в контрреволюционной деятельности. Террор являлся частью репрессивной государственной политики большевистского правительства, применялся на практике как путём реализации законодательных актов, так и вне рамок какого-либо законодательства. Служил средством устрашения как антибольшевистских сил, так для населения.Террор и насилие большевики широко использовали против «классовых врагов» раньше, еще до официального провозглашения декрета от 5 сентября 1918 «О красном терроре» .
5 сентября 1918 года Совет народных комиссаров выпускает постановление о «красном терроре», который советская власть развернула якобы в ответ на террор контрреволюционный. «Последней каплей» было совершенное на заводе Михельсона покушение на В.И. Ленина, приведшее к его тяжелому ранению.
Ответственность за проведение террора была возложена на Всероссийскую чрезвычайную комиссию и «отдельных партийных товарищей», которые приложили все усилия для того, чтобы ужесточить репрессии. Так, уже 17 сентября, председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский требует от местных комиссий «ускорить и закончить, то есть ликвидировать, нерешённые дела».
Староста деревни в Херсонской губернии Е.В. Марченко, замученный в ЧК.
Палач — Н.М. Демышев. Председатель исполкома Евпатории, один из организаторов красной «Варфоломеевской ночи». Казнен белыми после освобождения Евпатории.
Палач — Кебабчанц, по кличке «кровавый». Заместитель председателя Евпаторийского исполкома, участник «Варфоломеевской ночи». Казнен белыми.
Женщина-палач — Варвара Гребенникова (Немич). В январе 1920 года приговаривала к смерти офицеров и «буржуазию» на борту парохода «Румыния». Казнена белыми.
Дора Евлинская, моложе 20 лет, женщина-палач, казнившая в одесской ЧК собственными руками 400 офицеров.
Харьков. Трупы замученных женщин-заложниц. Вторая слева — С. Иванова, владелица мелочного магазина. Третья слева — А.И. Карольская, жена полковника. Четвертая — Л. Хлопкова, помещица. У всех заживо взрезаны и вылущены груди, половые органы обожжены и в них найдены уголья.
Двор харьковской губчека (Садовая улица, 5) с трупами казненных.
Тела трех рабочих-заложников с бастовавшего завода. У среднего, А. Иваненко, выжжены глаза, отрезаны губы и нос. У других — отрублены кисти рук.
Труп 17-18-летнего юноши, с вырубленным боком и изувеченным лицом.
Вячеслав Бондаренко. Фото из открытых источников
Д. Володихин
–Здравствуйте, дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы будем вспоминать с вами трагические и прекрасные страницы истории России, связанные с гражданской войной. Трагические – ну что ж, здесь и пояснять-то нечего. Что же касается прекрасных, то ведь в наиболее страшные периоды истории те, кто безобразен душой, проявляет себя наихудшим образом, а те, кто душой прекрасен, наилучшим, и здесь есть о чем поговорить. Итак, сегодня мы с вами обсуждаем Белое дело и судьбы величайших его героев. Поэтому сегодня с нами в студии Вячеслав Бондаренко, историк, писатель из Минска, автор четырех книг в серии «Жизнь замечательных людей». Первая была о князе Вяземском, литераторе XIX века, а все остальные посвящены началу XX века – это «Герои Первой мировой», это книга о Лавре Георгиевиче Корнилове. И это, наконец, новинка, недавно появившаяся в книжных магазинах, «Легенды Белого дела». Здравствуйте, Вячеслав.
В. Бондаренко
– Добрый вечер.
Д. Володихин
– Ну что ж, вы специалист как раз по Белому делу, по офицерскому корпусу, по генералам, которые принимали участие в Первой мировой войне и в гражданской войне. Помнится, в книге о Первой мировой у вас также были люди, которые впоследствии окажутся на полях сражения гражданской, тот же самый Юденич.
В. Бондаренко
Д. Володихин
– А «Легенды Белого дела» посвящены пяти, насколько я помню, полководцам...
В. Бондаренко
– Да, совершенно верно.
Д. Володихин
– Марков, Дроздовский, Май-Маевский...
В. Бондаренко
– Кутепов и Бредов.
Д. Володихин
– Бредов и Кутепов. Ну что же, как минимум, о некоторых из них мы сегодня поговорим, но начнем, пожалуй, с другого. Дело в том, что само понятие Белое дело дискутируется и в науке, тем более в исторической публицистике. Что это такое? Есть ли у Белого дела ярко выраженный элемент единства, единства идейного, единства программного, социального? Потому что, скажем, в лагере красных, тут все достаточно понятно, там если есть расхождения, то где-то на уровне между левыми эсерами и большевиками. Белый лагерь гораздо более сложен. Тем более что на стороне белых иногда воевали люди, которые не считая себя, так сказать, в стане белых, попадались и социалисты, попадались и национальные сепаратисты, время от времени даже какие-то зеленые примыкали к белым. Здесь все достаточно сложно. Вот, так сказать, хочется получить от вас более ясную картину, что такое Белое дело, в чем состоит его единство, если оно было?
В. Бондаренко
– Мне кажется, что Белое дело на момент его существования это был достаточно точный срез России тех лет. Как, наверное, и Красное дело тоже было достаточно четко, метко, ясно отражало своеобразную Россию тех лет, так и Белое дело. Действительно была на самом деле весьма широкая разброска между левым, условно говоря, флангом Белого дела и правым флангом, и центром. Были очень разные убеждения у людей, которые приходили в этот стан, а многих, собственно говоря, никто не спрашивал. Если это был офицер, которого зачисляли в ряды Белой армии по мобилизации, у него убеждения могли быть, собственно, какие угодно и, тем не менее, он оказывался в стане белых. И, все-таки, на мой взгляд, этот срез отражал Россию тех лет весьма точно. Нечто общее у всех этих людей все-таки было, конечно. И, наверное, изначально их ядро определял импульс, который был очень хорошо описан Шульгиным в свое время. Шульгин писал, что в самом начале возникновения белого сопротивления, в конце 17-го года это был элементарный импульс оскорбленных людей, которые увидели как издеваются над их родиной. И, естественно, из этого импульса возникло желание отомстить за родину, встать на ее защиту и все. А дальше на вот этот импульс уже начало наматываться и все прочее. В том числе и теория, в том числе множество книг, уже написанных и в эмиграции и так далее, и все это пишется до сих пор. Но импульс был вот этот в самом начале, от которого все отталкивалось.
Д. Володихин
– Ну если я вас правильно понял, то объединяющий элемент был скорее отрицательный, чем положительный. Объединяло то, против чего они.
В. Бондаренко
– То, против чего, совершенно верно.
Д. Володихин
– Против революции, против революционного правительства.
В. Бондаренко
– А вот за что – здесь уже начинались разногласия.
Д. Володихин
– Вот тут-то мне и хотелось бы некоторых объяснений. Представим себе вот три антитезы, которые и раньше, и сейчас приписывают Белому делу. Скажите, пожалуйста, что из этого действительно правильно, а что не соответствует исторической действительности. Первое – это то, что Белое дело, так сказать, дело русское против интернационала. Второе – то, что это дело православное против безбожия. И, наконец, третье – это дело, в ядре которого находится монархизм, против революционного, республиканского государственного строя. Что здесь ближе к истине, что дальше? Вот, так сказать, слово специалиста.
В. Бондаренко
– Ну вы знаете, на мой взгляд, все эти положения весьма условны. То есть они в принципе верны, но только в очень таком, опосредованном принципе. Русское дело против интернационального – возразил бы. Дореволюционная Россия, ну нельзя ее назвать русским государством. Россия всегда была государством интернациональным, испокон веков. А огромный мир России – это кто угодно: это русские немцы, это русские поляки, это латыши, это калмыки, это украинцы, белорусы – это целая вселенная. Так было и будет всегда.
Д. Володихин
– Ну а в составе белых.
В. Бондаренко
– И то же самое было в составе белых. Огромное количество офицеров, огромное количество рядового состава белых армий были не русские по национальности. Очень хорошо это видно, если мы возьмем список участников Ледяного похода и просто почитаем фамилии тех людей, которые шли за Корниловым по степям в начале 18-го года. Там шли болгары, сербы, немцы австрийцы, эстонцы, латыши, литовцы, калмыки, грузины, армяне, евреи, русские, украинцы – огромное, вся Россия, если вот брать по национальностям, там шла вся Россия. И все это, конечно, были русские люди. Конечно, и офицер еврей, и офицер поляк, и офицер немец, которые встали за поруганную Россию, естественно, они были русскими. Это никакой не парадокс, это...
Д. Володихин
– То есть, во всяком случае, они считали и говорили: я русский человек.
В. Бондаренко
– Конечно. Так что я бы сказал, что это было общероссийское дело против интернационального, не исключительно русское.
В. Бондаренко
– Да, православное против антирелигиозного. Сохранилось множество воспоминаний и документов о том, что белое воинство, в строгом смысле этого слова, не было вот так уж поголовно воцерковленным. Наоборот, иерархи, которые окормляли белые армии, очень часто с сожалением и грустью отмечали, что люди в большинстве своем неверующие, или верующие слабо, или ходят в церковь только для приличия, что называется. Это их глубоко задевало, и вполне понятно почему. Но все-таки, я думаю, что это был, условно говоря, недостаток не белых армий тех лет, это была болезнь всей России начала XX века.
Д. Володихин
– Ну мне думается, эта антитеза, пожалуй, все же ближе прочих...
В. Бондаренко
– Но она ближе к истине, конечно.
Д. Володихин
– Потому что если сравнивать, то будет ясно, что, условно говоря, процент верующих там православных христиан в белом войске, в особенности в офицерском корпусе, будет значительно выше, чем в красном.
В. Бондаренко
– Естественно, неизмеримо выше. Эти цифры будут просто неизмеримы. И, естественно, когда входит Белая армия в освобожденный город, то первым делом это служится молебен, на котором, я думаю, все стоят не для галочки, даже те, кто не особо верует.
Д. Володихин
– Ну хорошо. А вот вопрос: с монархистами или не монархистами в Белом движении как обстоят дела?
В. Бондаренко
– Я думаю, что в Белом движении было, естественно, немало монархистов, что называется, личных монархистов, людей, которые считали, что наиболее оптимальное устроение для России это монархия. Люди, которые ностальгировали по ушедшему, люди, которые любили последнего Государя, люди, которые были готовы отдать жизнь за то, чтобы вернуть это. Но мне все-таки кажется, что этих людей было несоизмеримо мало по отношению с людьми, которые считали иначе.
Д. Володихин
– По отношению к общей массе.
В. Бондаренко
– По отношению к общей массе. Они не делали погоды. И более того, они, в любом случае, они воевали не за восстановление Российской империи в том виде, в котором она существовала до крушения монархии. Они воевали за некую новую, очистившуюся от всего плохого Россию. Старую Россию они не считали таковой.
Д. Володихин
– Ну то есть, если я вас правильно понял, существовал некий монархический сектор внутри Белого дела.
В. Бондаренко
– Совершенно верно.
Д. Володихин
– Можно спорить о том, каков был процент монархистов, но ясно, что этот процент заведомо меньше 50, меньше половины.
В. Бондаренко
– Намного меньше. И лозунг возрождения монархии в ее прежнем виде никогда не было основным лозунгом Белого движения. А те люди, которые выступали откровенно с такими лозунгами, ну их во время Врангеля, например, их ждал просто суд.
Д. Володихин
– Ну а, во всяком случае, можем ли мы назвать какие-то наиболее крупные фигуры, для которых монархизм был естественным? Вот именно стремление к реставрации монархии, может быть, не в том виде, в котором она существовала к началу 1917 года, но, так или иначе, реставрации монархического государственного строя?
В. Бондаренко
– Ну в первую очередь, следует вспомнить одного из наиболее ярких, значимых, легендарных фигур Белого дела, это Михаил Гордеевич Дроздовский. Опять-таки, человек неоднозначных убеждений, я бы не называл его абсолютно вот таким вот жестким, убежденным сторонником империи, поскольку даже в его дневниках сохранились его сомнения по этому поводу. Он пишет, что я сам пока не определился, в душе я все-таки монархист, но пока я за республику, – это высказывание Дроздовского, то есть и у него были колебания. Но, наверное, все-таки именно его фигура будет олицетворять собой вот надежды на восстановление монархии, если мы вспоминаем Белое дело.
Д. Володихин
– Ну а кто-нибудь еще? Скажем, Кутепов, Дитерихс, Келлер?
В. Бондаренко
– Ну что касается Келлера, то это скорее была, наверное, ностальгия именно по ушедшему времени, нежели жесткое устремление на его восстановление. Что касается Кутепова, опять-таки сложный вопрос. Если мы почитаем то, что Александр Павлович писал в эмиграции уже, основные его работы – это статьи, выступления, это интервью – везде сквозит мысль о том, что вернуться к старой России мы не можем. Мы не знаем, какой будет новая Россия, но мы знаем, что она не может быть копией старой. Хотя в душе он, конечно, был монархистом.
Д. Володихин
– А Дитерихс?
В. Бондаренко
– Дитерихс? Ну здесь, наверное, стоит говорить, что опять-таки, наверное, в душе он был монархистом, но опять-таки он не стремился к воссозданию империи в ее прежнем виде.
Д. Володихин
– Может быть, к воссозданию монархии в каком-то виде.
В. Бондаренко
– Модернизированный вариант монархии, конечно. Но не реставрация.
Д. Володихин
– Ну что ж, напоминаю нашим радиослушателям, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы обсуждаем с историком и писателем Вячеславом Бондаренко Белое дело времен гражданской войны в России. А сейчас, я думаю, будет правильным, если в эфире прозвучит марш лейб-гвардии Семеновского полка, излюбленный. Собственно, эта мелодия звучала и Первую мировую, и после нее. Она очень красива.
Д. Володихин
– Мы продолжаем наш разговор. И меня чрезвычайно занимает вопрос о том, а существовал ли феномен, который сейчас иногда называют «Камелотом» Белого дела или, может быть, особенным нравственным кодексом Белого дела. Я очень хорошо понимаю, что в годину гражданской войны столкновение громадных армий в условиях голода, холода, обнищания, болезней сопровождается всеобщим озлоблением, сопровождается падением нравственности тотально по всей стране. Но, допустим, вот две армии – Красная и Белая. Так или иначе на каждую из них падает некоторое количество актов убийства, мародерства, ограбления местного населения, это неизбежность, так сказать. Но можем ли мы говорить о существовании этого самого нравственного кодекса Белого дела не только в смысле идейном, не только в смысле самоотверженной борьбы против революции, но и в смысле бытовом, то есть как люди вели себя на местах. Равны ли Белая и Красная армия в этом смысле, в смысле фона преступных деяний? Или мы можем говорить о том, что белые чем-то отличались в этом смысле?
В. Бондаренко
– Последнее время очень много работ появилось – это, наверное, знаменательно, – в которых уравнивается, скажем, белый террор с красным террором, или акцентируется том, что белый террор был не менее жесток и зловещ, чем красный и так далее. Но, на мой взгляд, сама постановка такого вопроса не просто неправильна, не просто неверна в корне, она и кощунственна. Поскольку ну со стороны белых могли быть отдельные эксцессы, отдельные акты жестокости, отдельные проявления этой жестокости, но они никогда не возводили эту жестокость в принцип. Они исходили из того, что они не разрушают, они восстанавливают разрушенное. Они пытаются вернуть Россию к ее истинному облику. И сам смысл Белого движения это сопротивление, это сражение с тем, с чем нельзя примириться и примирения с чем будет...
В. Бондаренко
– Бесчестьем.
В. Бондаренко
– Бесчестьем для любого нормального человека, смысл его уже в этом. И, во-вторых, восстановление, возрождение всего, что было растоптано и поругано. Поэтому ну какое отношение у белых может быть к бессчетному противнику? А красные уже с первых боев, уже в конце 17-го года проявили себя как противники бесчестные, которые не соблюдают элементарных норм войны, которые издеваются над ранеными, над медперсоналом в лазаретах, которые закапывают пленных живьем в землю, сжигают их в доменных печах или в топках, скажем, этих самых кораблей смерти и так далее. То есть когда расстреливаются целые группы людей по классовому признаку или берутся в заложники. Ничего этого белые не практиковали и практиковать не могли, у них не было классового сознания. Никогда, скажем, белый отряд не входил в город и не брал там в заложники всех рабочих и всех крестьян, допустим. Ну просто потому, что белые не считали, что априори все рабочие и все крестьяне их враги. У красных это было в порядке вещей, это было нормой. Поэтому две этих силы, они руководствовались разными принципами, разной этикой. И, соответственно, их даже нельзя сопоставлять, это были абсолютно разные силы, разные армии, которые действовали ради разных целей и использовали разные методы для достижения этих целей.
Д. Володихин
– Ну что же, давайте зафиксируем то, что нравственный кодекс Белого дела не пустой звук, и действительно существовало существенное различие между поведением армий двух главнейших лагерей в годы гражданской войны в России. Ну а теперь, мне кажется, будет правильным перейти к конкретным фигурам. Вот, собственно, мы в самом начале передачи перечислили пятерых полководцев, портреты которых были созданы Вячеславом Бондаренко. На мой взгляд, наибольшим количеством новизны в подборе документов, фактов отличается биография генерала Бредова. А поскольку им вообще мало кто занимался, я вот помню разве что какие-то энциклопедические статьи и, я думаю, будет правильным, если мы сейчас поговорим о его боевом пути и о знаменитом Бредовском походе, в чем, собственно, успех его.
В. Бондаренко
– Николай Эмильевич, о котором вы заговорили, действительно был одной из ярчайших фигур страшной войны, которая сотрясала нашу общую родину сто лет назад. Но, тем не менее, оказался он в тени своих непосредственных начальников, о нем действительно не писали. И даже до сих пор во вполне авторитетных изданиях его нередко смешивают с младшим братом, Федором, тоже генералом. Спасибо его семье, его потомкам, они живут в Новосибирске и Омске, они сохранили хороший архив, в котором сохранились уникальные документы, уникальные фотографии, использованные мной при написании очерка о судьбе Николая Эмильевича. Это был выдающий генерал во всех отношениях. Выдающийся штабист, выдающийся строевой офицер любого уровня – и полкового, и дивизионного, и корпусного, и армейского. Но, наверное, в истории гражданской войны он запомнится, во-первых, как автор наиболее, на мой взгляд, выдающейся воинской операции вообще, это взятие Киева...
Д. Володихин
– Ну во всяком случае, очень заметной.
В. Бондаренко
– И как лидер Бредовского похода, да.
Д. Володихин
– Очень заметной боевой операции.
В. Бондаренко
– Очень заметной боевой операции. Она была интересна тем, что Киев был одним из четырех наиболее крупных населенных пунктов, взятых Белой армией, с населением свыше 400 тысяч человек, и с минимальными при этом потерями, практически без боев. Киев обороняла армия в 70 тысяч человек, у Бредова было в 10 раз меньше. Но, тем не менее, он воспользовался тем обстоятельством, что с запада на Киев шли украинские войска. Он просто разрешил украинцам выбить из Киева, собственно, красных, затем малыми силами вступил в Киев и, благодаря своему таланту, на переговорах сделал так, что украинцы вынуждены были из Киева уйти. И город, и регион остался за белыми. Это великолепный образец и воинской мудрости, ума и способностей...
Д. Володихин
– И самообладания.
В. Бондаренко
– Самообладания, конечно. Ну и знания местной специфики, поскольку вся жизнь Николая Эмильевича и его семьи была очень тесно связана с Киевом, он сам долгое время жил в этом городе, отлично его знал. И Бредовский поход это тоже уникальное событие в истории войны гражданской. Во-первых, это второй по количеству участников после великого Сибирского ледяного похода в истории войны поход. Во-вторых, это единственный в истории войны, собственно, поход, названый в честь военачальника, возглавившего его. Потому что, согласитесь, нет ни Корниловского похода, ни Дроздовского, да. Есть Ледяной, есть поход Яссы – Дон, есть Екатеринославский поход.
Д. Володихин
– Ну давайте несколько слов, с чего начиналось. Начиналось-то все очень печально.
В. Бондаренко
– Да, это было отступление, это был отход от Киева на Одессу, откуда отряд Николая Эмильевича должен был быть эвакуирован. Но одесская эвакуация, как мы знаем, это был хаос, это была паника...
Д. Володихин
– Дезорганизация полная.
В. Бондаренко
– Это была полная, да, катастрофа, в которой общественное мнение винило исключительно Николая Николаевича Шиллинга. И в этой ситуации отряд Николая Эмильевича начал уходить на запад, в сторону Румынии, чтобы уйти в Румынию и из Румынии морем отправиться в Новороссийск. Но, тем не менее, все произошло не так, румыны отказались их принимать.
Д. Володихин
– Причем отказались достаточно жестко, пригрозили применением оружия.
В. Бондаренко
– Да, на русский берег направили пулеметы. У Бредова, собственно, было два варранта: или форсировать реку и идти на румынский берег силой, или уводить свой отряд неведомо куда. И вот он выбрал второй вариант. Это был очень остроумный, на самом деле, план, поскольку никто из его противников не мог предполагать, что белые, уйдя на самый юг, внезапно развернутся и пойдут на север, в сторону Польши. А между тем, случилось именно так. И вот за две недели он сумел вывести свой отряд, в общем-то, без сильных боев, без потерь фактически. Огромное количество людей было спасено, в том числе и мирного населения, и беженцев.
Д. Володихин
– Вот это момент очень важный. Бредовский поход не чисто армейская операция. Насколько я понимаю, Бредов вообще старался избегать крупных столкновений не только потому, что его люди устали, были измотаны, множество раненых было, но еще и потому, что любые маневры его отряда отягчались огромным количеством мирного населения, которые прилепились к этим частям.
В. Бондаренко
– Да, огромный обоз, да. И ну и кроме того, с боеспособностью в армии все было очень плохо. Потому что это была армия, фактически съедаемая заразными болезнями, и тифом, и многими другими. И что было бы с ней, если бы она вступила в настоящее, серьезное соприкосновение с красными, вот можно только догадываться. Но, к счастью, все закончилось хорошо, армия была спасена и затем вернулась из Польши в Крым. Уже после лагерной, страшной, но и спасительной эпопеи в Польше вернулась в Крым.
Д. Володихин
– А вот чуть поподробней об этой лагерной эпопее. То есть Бредов с юга, с берега Черного моря повел по территориям, которые фактически находились под контролем красных, но скверно ими охранялись, на землю Польши. Как его приняли? И, собственно, ясно, что через некоторое время боевой элемент армии вернули в Крым, так или иначе, раздетым, разутым, по большому счету, разоренным, но вернули. Однако, там ведь было несколько месяцев промежутка между тем, как люди добрались до Польши и тем, как их отправили в Крым.
В. Бондаренко
– Да. Когда отряд Николая Эмильевича пришел в Польшу и вступил в соприкосновение с поляками, он был встречен вполне любезно, поскольку поляки были заинтересованы в пополнениях. Свой фронт с красными они защищали там малыми силами. Поэтому было составлено соглашение, согласно которому силы Николая Эмильевича размещались в польских лагерях не на правах пленных и не на правах интернированных, а именно на правах союзника, который временно находится на территории Польши и затем вернется в Крым. Офицерам сохранялось личное оружие, все остальное оружие сдавалось на польские склады.
Д. Володихин
– Но потом его вернули, ну хотя бы частично.
В. Бондаренко
– И потом часть его вернули, да. Потому что часть этих складов уже была захвачена...
Д. Володихин
– Красными.
В. Бондаренко
– Собственно красными, да. Некоторое время отряд Николая Эмильевича даже участвовал в боях всесте с поляками на протяжении четырех недель. Затем он был выведен в лагеря и там находился несколько месяцев. Условия были скверные, относились охранники к русским разно: было отношение доброе, было отношение скверное, и избивали, издевались. Но, тем не менее, самое главное, армию удалось сохранить. Это была огромная заслуга Николая Эмильевича Бредова.
Д. Володихин
– Ну что же, прекрасно, что сейчас я с полным на то основанием могу поговорить про свет. Ведь был свет в конце тоннеля на исходе Бредовского похода. И сейчас, здесь у нас светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с вами ненадолго расстаемся, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.
Д. Володихин
– Это светлое радио, радио «Вера». В эфире «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. А мы ведем с замечательным писателем, историком из Минска, Вячеславом Бондаренко разговор о Белом деле, о его судьбах, о его легендах, о его героях. И здесь мне хотелось бы поговорить о человеке, который очень долго был черной легендой Белого дела, как бы парадоксально это не звучало. Наоборот, в советское время из него сделали некоего идеального, прекрасного белого генерала. В фильме «Адъютант его превосходительства», там, насколько я помню, Стржельчик сыграл главную роль – высокоинтеллигентный генерал, которому противостоит красный разведчик. Ну что же, два отличных актера...
В. Бондаренко
– Отличный фильм.
Д. Володихин
– Отличный фильм. Два человека, которые показали два прекрасных образа. Но давайте вернемся к тому персонажу гражданской войны, с которого делался образ белого генерала. Это Владимир Зенонович Май-Маевский. Внешностью он очень сильно уступает Стржельчику. Насколько я помню, один из современников, вы в своей книге дали цитату, назвал его внешность, собственно, обликом провинциального комика.
В. Бондаренко
– Да, Петр Николаевич Врангель так отзывался о нем, нелестно.
Д. Володихин
– Причем фотографии подтверждают, Владимир Зенонович был безобразен. У него было такое одутловатое, жирное лицо, на нем красовалось пенсне. И когда мы видим фотографию ростовую, а не только лица, еще и фигура говорит о том, что этот человек, ну скажем так, брал от жизни все то, что ему положено, и еще много, что положено ему не было. Но, тем не менее, в истории Белого дела как-то уж слишком четко зафиксировано, что Май-Маевский главный виновник поражения белых в 1919 году, когда деникинские части наступали на Москву, а значит, и в целом Белого дела, поскольку это, видимо, был наиболее реальный шанс Москву взять. Вы, насколько я понимаю, не согласны с этой оценкой и, во всяком случае, хотели бы ее подкорректировать.
В. Бондаренко
– Да, не согласен, поскольку, на мой взгляд, Владимир Зенонович Май-Маевский был одним из наиболее выдающихся военачальников Белого дела. Он не участвовал в нем с самого начала, он пришел туда летом 18-го года, когда, в общем, все ключевые должности были уже заняты. Он начинал с чистого листа, получил дивизию, которая осталась после Михаила Гордеевича Дроздовского. Дивизию, которая не считалась родной в Добровольческой армии, это, опять-таки, были люди со стороны. Их, конечно же, уважали за героизм, но это все-таки были не свои, это не Ледяной поход, это люди со стороны. И вот его поставили на эти дивизию. То есть он был дважды чужим: он и не участвовал в Ледяном походе, и для дроздовцев он тоже был не своим. И можно представить, что о нем сначала за его спиной, собственно, говорили.
Д. Володихин
– К нам пришел безобразный незнакомец.
В. Бондаренко
– Да, совершенно верно. Какой-то генерал абсолютно, да, неизвестный, со стороны. Но, тем не менее, он сумел войти в курс дела необычайно быстро, и более того, настолько грамотно, умело себя зарекомендовал в тяжелейших сражениях в Донбасском районе в начале 19-го года, что вскоре он получает армию. Не кто-нибудь, не первопоходнику дают армию, а именно вот этому человеку со стороны. В то время, как у Антона Ивановича был выбор на самом деле...
Д. Володихин
– Огромнейший.
В. Бондаренко
– Огромнейший. Но армию дали ему и поставили на самое выигрышное, самое сложное направление, на Московское направление.
Д. Володихин
– Ну вот давайте немножко задержимся на Донбассе. Вот об этом сражении, кстати, тоже написано не так уж много, поскольку успех белых в этой битве, битве за Донбасс в начале 1919 года, он в какой-то степени ушел на второй план после грандиозных сражений более позднего периода.
В. Бондаренко
– Да, после освобождения Украины.
Д. Володихин
– Совершенно верно. А стоит об этом поговорить. В чем была сила Май-Маевского как тактика, в чем он преуспел, почему он получил столь огромный авторитет у командования белых сил?
В. Бондаренко
– Дело в том, что в его подчинении были минимальные силы, оперировать нужно было на огромном фронте, на фронте, где были и украинцы, где были и большевики, где были и местные рабочие отряды левой ориентации. Словом, перед Май-Маевскийим любой незнакомец, который стоял на фронте, это был враг, и не было времени выяснять, кто это, надо было бить. Сил было мало, но он воспользовался тем, что на Донбассе очень хорошо развита железнодорожная сеть. И вот на бронепоездах небольшие отряды спешно с одного фланга он бросал на другой, быстро реагировал на угрозы, возникавшие на определенных участках, именно на этот участок шли резервы. И у красных возникало ощущение, что белых-то на самом деле много, они и там, и там, и здесь. А на самом деле это было именно мастерство Май-Маевского как тактика. И вот малыми силами он выправил ситуацию, он сделал все для того, чтобы создать все предпосылки для успешного наступления на Украину. И именно за это, собственно, он и возглавил это направление.
Д. Володихин
– Ну можно сказать, что ему принадлежит честь победы в большом сражении.
В. Бондаренко
– Конечно.
Д. Володихин
– Если это сражение, а не наступательная операция.
В. Бондаренко
– Хорошо. Ну вот Май-Маевский возглавляет ударную группировку вооруженных сил на юге России. Группировку, которая действительно идет на Москву, и в том числе впереди самые способные соединение, это корпус генерала Кутепова, к которому впоследствии еще вернемся.
В. Бондаренко
– Да, Первый корпус.
Д. Володихин
– И вот а) – во-первых, неудача, и б) – командование вооруженных сил на юге России выделяет из общей массы генералитета, так или иначе, задействованного в этой операции Владимира Зеноновича и указывает на него, как на человека, который виновен в первую очередь. Что вы можете сказать по этому поводу? Действительно ли виновен Май-Маевский, виновны обстоятельства или что-то еще, то что, так сказать, укрыто от наших глаз, от глаз неспециалистов?
В. Бондаренко
– Я думаю, что личная вина Владимира Зеноновича, если она есть, то она минимальна. Поскольку его войска на протяжении осени 19-го года делали невозможное. И как они вели бы себя под руководством иного военачальника, мы не знаем. Под руководством Май-Маевского они вели себя великолепно. Это были дни, когда выдохшиеся, обескровленные войска, когда от дивизии оставалось по двести штыков, не только сдерживали наступление вшестеро большего противника, но и наносили им ответные удары, отбрасывали их, отбивали снова какие-то населенные пункты. Это была великолепная, мужественная осень, и эта осень состоялась благодаря Май-Маевскому. То, что его войска в конце концов не сумели сдержать напор противника, отошли, оставили все занятое летом 19-го года не есть его вина. Это, к сожалению, неизбежное следствие всего предшествующего, всей предшествующей политики, военной политики вооруженных сил юга России. Еще Врангель указывал на то, что московская директива Деникина нереальна. Это был красивый, но нереальный план.
Д. Володихин
– Ну своего рода авантюра – а вдруг удастся.
В. Бондаренко
– Авантюра. Но не следует забывать, что в те дни эта авантюра была необходима. Любая другая директива была бы воспринята людьми с недоумением, с непониманием, а возможно, и отказались бы люди просто выполнять любой другой приказ.
Д. Володихин
– А вот почему авантюра, что за дела?
В. Бондаренко
– А это было необходимо. Это было время, когда после освобождения Украины, фантастически быстрого освобождения Украины, армию воодушевляло вдохновение, когда все жили единым нервным порывом. Это было нечто наподобие, вот когда стояла Добровольческая армия во время Ледяного похода пред Екатеринодаром. То же самое: все были уверены, что один удар, и Екатеринодар будет взят. Мы же всегда выходили из всех страшных переделок, на ура, выйдем и сейчас. И вот то же самое было и тогда. Еще одно последнее усилие, сначала Курск, затем Тула, а там и Москва – и все, Россия свободна. Осталось совсем немножко.
Д. Володихин
– И ведь надо сказать, немногого не хватило.
В. Бондаренко
– Немногого не хватило. Но это была та самая соломинка, которая ломает хребет верблюду.
Д. Володихин
– Ну а, допустим, вот мы сейчас говорим о том, что авантюра это, прежде всего, потому, что соотношение сил было чрезвычайно неравным. И с начала наступления до его конца разрыв в численности белых войск и красных был колоссальный в пользу красных.
В. Бондаренко
– В пользу красных. И, кроме того, у белых практически не было сил для того, чтобы закрепить за собой тыл. Они могли только идти вперед, только освобождать пространства. Но у них не было ни гарнизонов в тылу, ни военных комендантов, ни гражданской администрации, четко действующей...
Д. Володихин
– А почему, собственно, не было? Вот здесь нельзя ли это поставить в вину Владимиру Зеноновичу Май-Маевскому, почему он не создал вот эти резервы для охраны тыла армии? Красным удавалось, а вот белым не очень. Кто в этом виноват? Май-Маевский, кто-то другой или сила обстоятельств?
В. Бондаренко
– Ответственность на Май-Маевскийом здесь лежит, естественно, поскольку он был не только главнокомандующий армией, но он был еще и главноначальствующий над областью, огромная область, которая включала в себя Харьковскую губернию, Полтавскую, часть Киевской и так далее. Это было огромное государственное образование, в котором он был царь и бог. И это уже его дело было, как грамотно назначать администрацию на местах, как ее контролировать и так далее. По всей видимости, этот момент им был упущен. Потому что как только в тылу вспыхнуло восстание Махно, Махно недобитый снова поднял голову – и все, весь тыл рухнул. И фактически Белое дело на этом участке было обречено, поскольку армия изнемогала под ударами с фронта, а тыл уже весь горел под ногами.
Д. Володихин
– Итак, инкриминировали Май-Маевскийоу развал тыла и пьянство, насколько я помню...
В. Бондаренко
– Но мне все-таки кажется, что пьянство во главу угла поставили уже, когда все было ясно, когда с Владимиром Зеноновичем все было решено. И все мы знаем, что в проигрышные моменты, в тяжелые моменты военачальники расплачиваются своими должностями. Во всех войнах есть свои антигерои.
Д. Володихин
– То есть должен кто-то...
В. Бондаренко
– Кто-то должен ответить.
Д. Володихин
– Ответить, да, понятно.
В. Бондаренко
– Вот ты и ответишь.
Д. Володихин
– Может быть, он и не вполне виновен, но, так или иначе, должен быть назван виновный. Вот в данном случае вопрос с такой маленькой хитринкой, если угодно. А мог бы на месте Май-Маевского справиться со всеми этими проблемами и обеспечить тыл другой военачальник? Ну тот же Врангель, тот же Кутепов, тот же Деникин, который далековато был от, так сказать, главного направления боевых действий, но все-таки он как главнокомандующий существовал. Или, может быть, кто-то еще там, Мамонтов, я не знаю. Вот была ли такая возможность или вы считаете, что Май-Маевский, не Май-Маевский, а все равно безнадежно?
В. Бондаренко
– Все равно безнадежно. Я считаю, что если бы на его месте был военачальник немного иного склада, скажем, кавалерист, Юзефович, допустим, или Врангель тот же, он мог бы действовать более активно в плане кавалерии. Он мог бы организовать рейд на Москву небольшим, мобильным кавалерийским соединением, и этот рейд, в принципе, мог быть удачным. Во всяком случае, с Тулой могли бы разобраться. Потому что в Туле, как Ленин в те дни писал, «массы не наши», Тула могла бы и пасть. Но опять же, этот успех был бы чисто временным и не решил бы дела в пользу белых. Так что...
Д. Володихин
– То есть немного лучше, немного хуже...
В. Бондаренко
– Немногим лучше, немногим хуже, но в принципе, ситуация была бы такой же.
Д. Володихин
– В силу чего, силы красных, организационной силы красных или в силу того, что военные, которые составляли костяк элиты Белого дела, в принципе не очень умели решать такие дела?
В. Бондаренко
– Я бы сказал, что это все вместе. Это, конечно, и силы красных – «Все на борьбу с Деникиным!» – это массовая мобилизация. Это гигантские человеческие массы, которые шли именно на этот фронт. И даже если бы белые легли костьми все до последнего человека, они не смогли бы их сломить.
Д. Володихин
– Ну все-таки за красными был центр России, наибольшее количество заводов, складов, наиболее населенные города.
В. Бондаренко
– Конечно. Заводов, вооружения, боеприпасов, обмундирования. Не забудем, что осень резко сменилась зимой в том году. То есть сразу закончилась осень и сразу наступила резкая зима. То есть морозы, опять-таки, продовольствие, обмундирование – все эти факторы тоже нельзя забывать. Естественно, это сам тыл белых. Как я уже говорил, это рухнувший тыл, и это армия, которая, с одной стороны, изнемогала под ударами, с другой стороны, армия, отягощенная огромными эшелонами, армия, отягощенная штабными службами раздутыми. На одного строевика – семь человек в тылу. Ну это безобразие.
Д. Володихин
– Ну это объективная слабость Белого дела.
В. Бондаренко
– И об этом все говорили в открытую еще тогда. Ну упорядочить вот этот самый тыл не удалось никому, ни Май-Маевскому, ни сменившему его Врангелю.
Д. Володихин
– Ну здесь, очевидно, нужен был не военный человек, а специалист иного рода.
В. Бондаренко
– Конечно.
Д. Володихин
– Напоминаю нашим радиослушателям, что это светлое радио, радио «Вера». Передача «Исторический час» в эфире. С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с вами не теряем надежды, что, может быть, проигрыш Белого дела не окончателен. Ну а мне хотелось бы вспомнить последний яркий, трагический эпизод из жизни генерала Май-Маевского, его кончину. Ведь насколько я помню, для него было определено место для эвакуации на кораблях, когда русская армия Врангеля покидала Крым и отправлялась в Константинополь. Май-Маевский знал, что ему следует отправляться на корабль, занимать это место. И он на пути, видимо, к кораблю скончался. Мне кажется, в этом есть что-то одновременно страшное и красивое, завораживающе сильное, во всяком случае. Человек до такой степени любил свою страну и до такой степени переживал, что не удалось...
В. Бондаренко
– Не перенес разлуки, да.
Д. Володихин
– Сделать то, что нужно было, сердечко не выдержало.
В. Бондаренко
– Да, остался на родине навсегда. Между прочим, есть интересное свидетельство знаменитого советского режиссера Юткевича, который во время войны был шестнадцатилетним. Он был как раз в Севастополе. И вот в его воспоминаниях есть интересная фраза, что я помню хаос, который был в Севастополе, когда там случилась эвакуация. Вот на моих глазах Май-Маевский встал в автомобиле и выстрелил себе в висок. Вот такая вот интересная фраза в воспоминаниях Юткевича есть. Она ничем не подкрепляется, больше свидетелей нет, но тем не менее. Выдумал он это или как-то вот, не знаю, с чем это связано. Свидетельство интересное. Хотя официально считается, что умер он от разрыва сердца.
Д. Володихин
– Ну что же, если это разрыв сердца, то печально, страшно, и в то же время сопереживаешь этому человеку. Если это выстрел в висок, то это печально, страшно, но это православное радио...
В. Бондаренко
– Это грех, конечно
Д. Володихин
– Это грех. И как бы страшно и больно человеку не было, это выходом быть не может. Ну что же, простимся с памятью генерала Май-Маевского. И я думаю, стоит нам сейчас поговорить о другом человеке, о человеке, который был звездой Белого дела очень долго, был одним из самых волевых, отважных его командиров. И был, в какой-то степени, объединителем Белого дела, когда оно проиграло и искало себе места и определенности уже на чужбине. Это генерал Кутепов. Вот, собственно, первый вопрос. Существует миф, согласно которому февраль 1917 года прошел достаточно мирно. И вместе с тем, когда мы читаем мемуары Кутепова и рядом с ними кладем, скажем, мемуары абсолютно красного человека, большевика из большевиков, Шляпникова, мы видим, что люди погибали на улицах Петрограда пачками. И какой там десять человек, сотни, тысячи людей.
В. Бондаренко
– Конечно.
Д. Володихин
– И здесь, так сказать, Кутепов играл роль как раз деятельного монархиста. Потому что он чуть ли не единственный настоящий боевой офицер, насколько я помню, в чине полковника...
В. Бондаренко
Д. Володихин
– Который был реальной угрозой для красных в Петрограде февраля 17-го года.
В. Бондаренко
– Это страшная, символичная страница в его биографии. Потому что он приехал в Петроград-то в отпуск с фронта, к сестре, он ехать отдыхать. И его случайно вспомнил знакомый один его полковник и посоветовал кандидатуру Кутепова руководству города как человека, который действительно может что-то сделать. Его случайно вспомнили и случайно отдали ему этот приказ. А если бы не вспомнили, если бы не отдали? Ну вот он оказался именно в эпицентре этих событий, он собрал сводный отряд из пятисот человек. И вот этот сводный отряд сделал все то, что не сделали другие. А ведь в Петрограде была масса генералов, масса штаб-офицеров, обер-офицеров, масса солдат – никто не делал ничего.
Д. Володихин
– Да, он человек долга, конечно, Кутепов.
В. Бондаренко
– Но вот за них он пытался остановить неизбежное.
Д. Володихин
– И даже какое-то время имел успех.
В. Бондаренко
– Он пытался остановить неизбежное. Естественно, эти его попытки были обречены, но в тот день он этого не знал. И, в принципе, неважно, что его попытки были обречены. Это была высокая попытка, это был мужественный поступок великолепного офицера. Я считаю Кутепова идеалом русского офицера вообще на все времена. Так что уже за одно это он бы остался в нашей истории навсегда, я думаю
Д. Володихин
– Да, фигура великолепная. Вспоминали о том, что он, даже получив тяжелое ранение, просто чуть не плача от боли, оставался на позициях и командовал своими людьми в самых отчаянных ситуациях. Насколько я понимаю, вот в элите Белого движения, так называемых цветных полках, он имел огромный авторитет. За счет чего этот авторитет сложился?
В. Бондаренко
– Этот авторитет сложился за счет того, что Кутепов обладал в комплексе всеми достоинствами офицера. Он великолепно мог делать все, что нужно военному человеку. Он прекрасно стрелял, он великолепно действовал холодным оружием. Он умел разговаривать с людьми разных чинов, от солдата до старшего по чину. Он знал, что нужно сказать людям в сложной ситуации. Он знал, когда людьми можно жертвовать и когда их нужно щадить. Он читал войну, как открытую книгу, для него это была азбука. Это был человек войны, человек чести, человек долга. И люди, видя его, стремились за ним, они просто хотели ему соответствовать, они хотели быть с ним рядом.
Д. Володихин
– А, скажем, каков он был как тактик, есть ли на его счету серьезные боевые успехи?
В. Бондаренко
– Ну как тактик он был великолепен еще в Первую мировую, когда во время одной из атак он вел свой батальон на протяжении двух верст, если не ошибаюсь, под ураганным артиллерийский огнем. Но вел свой батальон настолько умело, все время в перестроении, все время меняя курс, условно говоря, что в батальоне не было практически потерь. Вот это даже сложно себе вообразить, но это было. Это великолепное умение на уровне...
Д. Володихин
– Интуиции.
В. Бондаренко
– На уровне, да, командира батальона. Но затем он был прекрасным и полковым командиром. А командовал он и корниловцами, которые, кстати, сначала его приняли холодно, поскольку он был не свой, но очень быстро полюбили. Затем и бригадой, и дивизией, и корпусом, и армией. И все его обожали на всех уровнях. Это был, наверное, единственный военачальник Белого дела, который с равным успехом мог носить форму всех цветных частей. Он ходил и в корниловской форме, и в марковской, и в дроздовской, его обожали все. Хотя между этими частями был известный антагонизм.
Д. Володихин
– Ну вот, собственно, уже гражданская война. Кутепов востребован бесконечно, он постоянно на фронте. Есть ли за ним какие-то достаточно весомые успехи, победы?
В. Бондаренко
– Ну, наверное, самые громкие его достижения это участие его корпуса в наступлении на Москву в 19-м году, когда его корпус был все время впереди во время наступления, и он был щитом во время отхода.
Д. Володихин
– Курск брал, по-моему, Кутепов.
В. Бондаренко
– Курск брал Кутепов, совершенно верно, да. Он же, я уверен, если бы это была Москва, он же вошел бы первым в Москву. Но это мое предположение, но думаю, что так оно и было бы. И он же был щитом во время отхода. Он фактически структурировал новороссийскую эвакуацию, он не дал ей сорваться в окончательный хаос. Она была хаосом, но не стала окончательным хаосом именно благодаря Кутепову. Выход его корпуса из Крыма во время наступления в Северной Таврии, это уже русская армия Врангеля, это уже 20-й год. Его первый корпус, ломая сопротивление красных идет на Каховку, там сплошная цепь успехов, причем в считанные дни, причем огромные силы красных против него, и все это происходит быстро и, на первый взгляд, легко. У него был очень значительный талант. Единственное, что ему ставили в упрек как тактику, это не вполне выигрышное его поведение во время отхода в Крым уже в ноябре 20-го года, но это спорный упрек.
Д. Володихин
– Ну что же, несмотря на все эти громкие успехи, прославился Кутепов в большей степени за те деяния, которые не касаются боевых операций. Он прославился в очень значительной степени как вождь белого воинства за границей. Сначала он дисциплинировал и организовал Белую армию, которая начала терять облик человеческий и расползаться буквально в пьянстве и отсутствии дисциплины, в лагере в Галлиполи. И он опять придал людям бодрости, воинского духа и лишил их возможности предаваться вот страшному бичу хаоса. Впоследствии он довольно долго возглавлял Русский общевоинский союз за границей и пал там от рук красных агентов. Есть версия, что его выкрали и убили уже в России, но большинство считает, что его не довезли. То есть его похитили, как опаснейшего врага советской власти в Париже, но вот довезли его до побережья или нет, вот вопрос. И, может быть, вы нам проясните ситуацию триумфальной кончины этого человека.
В. Бондаренко
– Я бы сказал, что его смерть была логичным венцом его жизни. Он пал в своем индивидуальном сражении, своей гражданской войны, один, в окружении с противостоящими силами противника, без надгробного камня, без эпитафии – так, как были убитые многие и многие его соратники. Раньше это была великолепная смерь, очень мужественная, очень мощная, достойная смерть мужественного человека. Я думаю, что сама деятельность Александра Павловича по структурированию военной организация и именно по активной ее деятельности, по так называемому активизму, когда на территорию Советской России забрасывались агенты, когда устраивались теракты – это было следствием его отношений с Врангелем. Дело в том, что Кутепов хотел, с Петром Николаевичем как-то у него были отношения сложные, он хотел ему доказать, что может действовать самостоятельно, что нужно действовать активно, что советскую власть нужно разрушать изнутри. И именно поэтому...
Д. Володихин
– То есть он хотел действовать не только как генерал, но и как политик.
В. Бондаренко
– Да, он хотел действовать как политик, у него были амбиции политика. И, в конечном счете, он погиб, но он погиб очень достойно, как я уже говорил.
Д. Володихин
– Погиб в борьбе. Поэтому я и назвал это триумфальной смертью. Военный человек принял страшную, но военную смерть, смерть с честью. И последние дни, и часы его даже покрыты мраком тайны. Не знаю, когда будут опубликованы документы, которые рассказывают о последнем этапе на его жизненном пути. Но, во всяком случае, Александр Павлович сделал все, что от него требовал долг и ушел в могилу человеком, которого не в чем упрекнуть.
В. Бондаренко
– Абсолютно.
Д. Володихин
– А я, в свою очередь, хотел бы поблагодарить за замечательною беседу нашего гостя, Вячеслав Бондаренко.
В. Бондаренко
– Спасибо вам.
Д. Володихин
– Хотел бы напомнить о том, что гражданская война это страшная трагедия, которая ничего доброго не принесла России. Эту гражданскую войну, которую инициировала революция 1917 года, о которой мне тоже нечего сказать доброго и хорошего. Тот великий исход, когда 150 тысяч человек врангелевской армии и мирных беженцев уходили из Крыма на кораблях на чужбину, он оставляет на моем сердце незаживающую рану. Это ведь наши русские люди, которые оказались в отчаянном положении и должны были бежать из России. Мало кто из них вернулся, и это страшно. Страшно, что гражданская война разделила общий русский дом на две части, и эти части до сих пор с болью и с кровью едва-едва срастаются. Поэтому сейчас на нашем светлом радио прозвучит грустная музыка – марш «Тоска по родине». Он завершит нашу передачу. А я благодарю за внимание, до свидания, дорогие радиослушатели.
К столетию Октябрьской революции, - большинство историков сходится во мнении, что именно это событие положило начало Гражданской войне в России, - увидели свет сборники «Белые» и «Красные».
БЕЛАЯ ГВАРДИЯ
Вячеслав Бондаренко - о своей книге «Белые».
В предыдущей вашей книге, «Легенды Белого дела», вы сформулировали кредо «белых» словами отца девятнадцатилетнего студента Киевского технологического института Владимира Душкина: «Ты идешь драться за существующее. Сохранение существующего и есть основные долг и честь армии... История привыкла к тому, что победителем оказывается разрушитель. Будем надеяться, что вы — одно из редких исключений». Какими были те, кто сражался с большевиками?
Конечно, оказались там и романтики, те, кто создавал движение, с риском для жизни пробирался на Дон в конце 1917 — начале 1918 года в надежде отстоять империю. Были те, кто умом понимал безнадежность борьбы, обреченность сопротивления, но подчинялся голосу совести и долга. Например, люди, возвращавшиеся из эмиграции в Крым в конце 1920-го, буквально за недели до эвакуации Врангеля. Оставались те, кого призвали по мобилизации, уже безмерно уставших от четырех лет Первой мировой. И, разумеется, те, кто сначала верил в победу белых, но разочаровался под воздействием обстоятельств. Четко оформленной идеологии Белого движения в годы Гражданской войны не существовало. Скорее, некий импульс: наша страна, Россия, поругана, отдана во власть чудовищному хаму, так станем же сражаться с ним до конца. Сто лет назад люди были намного проще, возвышеннее, чем сейчас, они всерьез реагировали на такие вещи, над которыми мы сегодня посмеялись бы, сочтя их эпизодом из плохой пьесы (взять хотя бы любую речь Керенского). Соответственно и на призывы тогдашних идеологов, даже топорные, отзывались искренне, воодушевленно.
БЕЗ РОМАНТИЧЕСКОГО ФЛЕРА
- Обе стороны тогдашнего противостояния сегодня в большой мере мифологизированы. С одной стороны — комиссары в пыльных шлемах, с другой — «господа-офицеры», «корнет Оболенский», множество романтизированных театром и кинематографом образов. Были примеры жестокости белогвардейцев, неприятно вас поразившие? Подвиги, геройства?
В той или иной степени мифологизируется любое историческое событие, свидетелей которого не осталось. Вот Бородино 1812 года: красивые русские гренадеры во главе с Кутузовым воевали с не менее прекрасными французскими гренадерами под предводительством Наполеона... То же и с Гражданской. В общественном сознании так будет всегда — сложное упрощается в восприятии потомков. А для историка бороться с мифами — одна из главных задач. По мере сил стараюсь показать в книге реальное лицо 1918-1920 годов: страшное, без романтического флера. Едва ли не первым ужас столкновения отразил в своем дневнике Михаил Гордеевич Дроздовский: он пишет о чудовищном озверении людей, о неизбежности выбора — или ты, или тебя, никакой половинчатости. Конечно, жестокости в то время хватало с обеих сторон, но не стоит оценивать события с позиций нашего времени. Нужно вникнуть в обстоятельства момента. Скажем, вошел отряд Дроздовского в село: комитет зарубили в полном составе, дома сожгли, кого-то из взрослых жителей расстреляли, остальных перепороли. Жестоко? Конечно. А почему? Накануне жители этого села зверски разделались с белыми офицерами — перед смертью их пытали, выкололи глаза. Красноармейцы хотели отпустить пленных, но местные жители, в том числе женщины и дети, непременно требовали смерти. Как поступить белым? Простить этих людей? Сделать вид, что это неизбежный «эксцесс» военного времени? Или преподать им страшный урок? Такие дилеммы приходилось решать сотнями. Любая война непостижима, если следовать логике мирной жизни. Вдвойне чудовищна борьба со своими. Не зря же самые страшные ссоры и драки — семейные, с близкими. А вот о героизме говорить сложнее. Хотя, разумеется, с обеих сторон были отважные люди, самоотверженно выполнявшие поставленные задачи. Причем признавали это и те, и другие — у Фрунзе есть, к примеру, очень лестные высказывания о белых. Но для меня Гражданская война — все же трагедия, а не праздник воинской доблести. И привлекательное, и отталкивающее — все в черном траурном крепе, в особенности учитывая то, что как белые, так и красные были окрашены в эти цвета условно.
- Ваши очерки посвящены крупным фигурам, генералам, среди которых Сергей Марков, Михаил Дроздовский, Николай Бредов и Александр Кутепов. Они окрашены безусловно?
В их судьбах Белое дело отпечаталось с самого начала до конца. Марков и Дроздовский — это 1917-1918 годы, романтический порыв, Ледяной поход и поход Яссы — Дон, гибель в бою. Бредов — кампания 1919-го года, взятие Киева, а потом отступление к Одессе и полузабытый ныне Бредовский поход, спасение не только армии, но и десятков тысяч беженцев, мирных жителей. Кутепов — и начало, и середина, и конец войны, эмиграция, зарубежный «активизм», наконец, страшная, загадочная смерть в Париже в 1930 году. Читая об этих людях — очень разных и одновременно похожих друг на друга страстной, жертвенной любовью к Родине, — мы узнаем о самой эпохе.
Есть у вас и история генерала Май-Маевского, ставшего прототипом одного из главных героев картины «Адъютант его превосходительства». Респектабельный, рассудительный человек. Про него ходили разные слухи: его обвиняли в пьянстве, провале Московского наступления. Как вы оцениваете эту личность?
Май-Маевского и вымышленного Ковалевского я бы равнять не стал. Настоящий Владимир Зенонович был очень ярким, талантливым военачальником. Прекрасно воевал на фронтах Первой мировой, отличался личной храбростью. Сделал великолепную карьеру у белых — пришел к ним относительно поздно, благодаря собственным способностям вышел в командующие. Отлично действовал летом 1919-го, его армия фантастически быстро, малыми потерями очистила от красных Украину и часть южной России. Умело, мужественно руководил войсками и осенью 1919-го, но под напором многократно превосходящих сил противника вынужден был оставить занятые территории. Беда в том, что перед ним поставили колоссальную, непосильную задачу. Московская директива Деникина была необходима, но притом нереализуема — вот такой парадокс. Неудивительно, что Май-Маевский не достиг цели: этого бы никто не сделал. Но в нюансы в армии не вникают, там назначают виновного за невыполнение задачи. Вот Май-Маевский и поплатился. Что касается пьянства, то о пагубной привычке начальника рассказал бывший адъютант генерала Макаров. Историю подхватили, растиражировали — это же «интересно», «пикантно». Трезвенником Владимир Зенонович действительно не был, но руководить войсками, и руководить прекрасно, это ему никогда не мешало. Во всяком случае, мы не знаем ни одного сражения, проигранного белыми потому, что командующий Добровольческой армией был не в форме.
СОЧУВСТВИЕ И БЛАГОДАРНОСТЬ
- Правда ли, что Белое движение тесно связано с историей вашей семьи?
Да, мой прапрадед полковник Ананий Васильевич Максимович, который по меркам той эпохи был уже очень старым, за 60 лет, участвовал в Белом движении с лета 1919-го по конец 1920-го, затем эмигрировал, умер в Болгарии. Были среди белых и более дальние свойственники: так, муж двоюродной прабабки добровольцем ушел в Ледяной поход. На самом знаменитом русском эмигрантском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа — три родные для меня могилы. Но именно в семейной истории меня и ждал когда-то первый урок того, что в истории не все так однозначно и прямолинейно, как пишут в учебниках. Тот же прапрадед до того, как перейти к белым, с конца 1917-го служил в Красной Армии: в тылу, заведовал учетотделом Елецкого военкомата. То есть он, выходит, побывал и красным, и белым. Его старший сын воевал у белых, а младший, мой прадед, был комиссаром полка РККА на польском фронте. И отец с ним не порвал из-за этого, уже в 1920-х они начали переписываться... В нашей истории все очень сложно, вот о чем следует помнить. И безоговорочно осуждать кого-либо — это дело политика, выступающего на митинге. Дело историка, писателя — попытаться понять людей, их мотивы, разобраться в происходящем. Тогда уходят осуждение и одобрение, остаются сочувствие и благодарность Богу за сложную, трагическую, но нашу и ничью другую историю.
- Какие выводы может сделать читатель?
Необходимо еще раз напомнить о том, что лечение любого социального конфликта — дело долгое, тут должны работать несколько поколений, но все равно искры могут вспыхнуть. Когда общество доходит до открытого противостояния — значит, все предыдущие стадии уже пройдены, дальше можно пытаться договариваться по мелочам, но не в главном. Это примерно как если предлагать сегодня помириться властям Украины и ДНР: красиво, благородно, но вне политической реальности. Главный урок для нас спустя сто лет — нельзя допускать такой точки кипения, когда одна часть общества пойдет на другую (во имя чего — неважно). Для этого власть должна чутко отслеживать тенденции, просчитывать вероятия, растить лидеров, которые бы слышали людей.
КРАСНЫЕ ИДУТ!
Евгений Матонин и Ярослав Леонтьев - о своей книге «Красные».
Можно ли сказать, что главная идея вашей книги состоит в том, что представление о красных как единой силе, смывшей старую Россию, - заблуждение?
Матонин: Одна из главных. На самом деле о красных мы знаем мало, несмотря на обилие кино и художественной литературы. В памяти нынешних 50-60-летних — отлакированные мифы. Потом маятник качнулся в другую сторону, герои превратились в нехристей, пьяную матросню, по некоторым версиям руководимую агентами-масонами. Все это, конечно, имеет мало общего с истиной, как, впрочем, и то, что красный поток был однородным. Он состоял из многочисленных рек, ручьев и течений различных оттенков — от бледно-розовых, как правые эсеры, до багрово-черных анархистов и левых радикалов. Мы выбрали десятерых героев, представляющих весь цветовой спектр, и проследили, как складывались их судьбы. Кто-то не принял революцию, но оказался лояльным к власти, другие вошли в большевистскую элиту, третьи были объявлены врагами.
СОЦИАЛИЗМ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ
Леонтьев: На мой взгляд, самый большой миф — будто бы революцию делали большевики. Они пришли к власти после Октябрьского переворота, а были еще меньшевики, кадеты, анархисты, и, конечно, эсеры, ставшие после февральских событий крупнейшей политической силой и победившие на выборах в Учредительное собрание. Даже после того как Зимний был взят, блок социалистов мог бы договориться, создав широкое коалиционное правительство. За это и Лев Каменев ратовал, и идеолог партии левых эсеров Борис Камков. Считается, что вся вина лежит на Ленине, он не захотел сесть за стол переговоров. Лидеры эсеров центра и меньшевики тоже не желали иметь дела с выскочкой и узурпатором Ульяновым. Кто был конкретно против — Виктор Чернов.
- Ему было важнее, почему дошло до братоубийственной войны, отчего стороны не смогли договориться.
Леонтьев: Не знаю, можно ли так ставить вопрос... Социалисты не могли примириться с монархистами — по определению. Потому и шли в социал-демократы и социалисты-революционеры, а не в Союз Михаила Архангела. Они были таковыми не в первом поколении, на том росли, такие книги читали. Война шла уже полсотни лет со времен революционного народничества, а то и раньше. Не верили в монархию, выступали за свободу, равенство, братство. Свержение царизма было программой минимум.
Это трудно объяснить. Но я уверен.
Шлабрендорф уже вылетел в ставку?
Да, он уже в пути. Как только он выполнит мое поручение, он тотчас же позвонит мне.
Тогда вам лучше находиться у себя.
Я иду, господин фельдмаршал.
Самолет командующего группой армий «Центр» уже полтора часа находился в воздухе. Майор Шлабрендорф сидел в глубоком, уютном кресле и время от времени поглядывал в окно, стараясь определить, где они летят.
Внизу тянулись бесконечные, темные хвойные леса.
То, что они вот-вот войдут в Зону, Шлабрендорфу уже доложил шеф-пилот. Они постоянно теперь держали связь с аэродромом главной ставки. Об их пролете была предупреждена служба противовоздушной обороны. Однако при входе в Зону Шлабрендорф заметил слева «мессершмитт». Он несколько раз облетел самолет, на котором был Шлабрендорф, а потом, качнув крыльями, исчез из поля зрения.
У ног Шлабрендорфа стоял портфель, в котором лежали бумаги и бутылка «Камю» для генерала Штиффа. Настоящего «Камю»…
Шлабрендорф все еще не мог поверить, что операция «Вспышка» провалилась. Все было продумано настолько тщательно, что осечки быть не могло. Однако она произошла.
«Невольно начинаешь думать, что в словах нашего «обожаемого» фюрера о провидении, которое уже не раз спасало его, что-то есть…»
Шлабрендорф принадлежал к той группе заговорщиков, которые не прекращали своей деятельности даже в период успехов гитлеровских войск в Европе. Подобно генералу Остеру в абвере, в вермахте генерал фон Тресков и Шлабрендорф были душой уже нескольких заговоров против Гитлера. Но все попытки убрать фюрера пока не удавались.
Наконец была задумана акция, которая должна была неминуемо привести к гибели Гитлера. В группу армий «Центр» на должность начальника штаба назначили генерала фон Трескова. Командовал группой генерал-фельдмаршал Клюге. Конечно, с ним предстояло еще «поработать». Но заговорщики знали, что Клюге «не безнадежен». Так оно и оказалось.. Хотя фельдмаршал дал себя уговорить не без труда, но наконец он тоже сказал «да».
В начале марта стало известно, что Гитлер собирается посетить центральную группу войск. Этот шанс упускать было нельзя.
Пластиковой английской взрывчаткой начинили бутылку из-под коньяка. Взрыватель установили химический, кислотный. Достаточно было повернуть пробку, чтобы взрыватель «включился»: кислота разъедала проволоку и ударник освобождался.
«Бутылку» на аэродроме под Смоленском, где располагался штаб группы армий «Центр», надо было передать одному из сопровождавших Гитлера офицеров. В последний момент узнали, что с Гитлером летит генерал Хойзингер. Его заместителя, полковника Брандта, хорошо знал Шлабрендорф. Они были школьными товарищами.
Конечно, был «моральный аспект»: Брандт - старый товарищ Шлабрендорфа - погибнет вместе со всеми.
Но любое покушение на Гитлера с помощью бомбы - а этот способ был самым надежным - неминуемо приведет к гибели случайно оказавшихся рядом с ним людей.
Сначала Остер сам хотел отвезти бомбу. Но Канарис что-то заподозрил и не отпустил его в Смоленск. Тогда Остер поручил это своему другу полковнику Донаньи и генералу Лахузену. Они и привезли бомбу в Смоленск.
Шлабрендорф рассчитал время, необходимое для того, чтобы взрыватель сработал. Полчаса. Самолет как раз будет пролетать над лесными массивами Западной Белоруссии.
Гитлер в штабе группы армий «Центр» пробыл недолго.
Утром, когда он улетал, стоял легкий морозец. Деревянные избы покрывал серебристый иней.
В сторону аэродрома по расчищенной саперами дороге двинулась кавалькада машин. Первым шел «опель-адмирал». Вторым - «мерседес», который вез Гитлера. Генерал Хойзингер с Брандтом ехали в следующей машине. Фельдмаршал Клюге с фон Тресковым восседали в «хорьхе». Шлабрендорф за рулем БМВ замыкал колонну. Впереди и сзади колонны шло охранение: бронетранспортеры и мотоциклы с фельджандармерией.
Когда они прибыли на аэродром, над лесом высунулось неяркое мартовское солнце.
Клюге и Тресков поспешили к Гитлеру, который вылезал из своей машины. Последние наставления командующему и его начальнику штаба на аэродроме. Адъютанты стояли поодаль.
Гейнц! - обратился Фабиан к Брандту. - Это тот пакет, о котором я тебе говорил вчера. Передай его, пожалуйста, генералу Штиффу.
В пакете легко прощупывалась бутылка. Он без труда поместился в портфеле Брандта. Школьные товарищи обнялись.
Прости, Гейнц, если что не так, - сказал Шлабрендорф.
Ну что ты, Фабиан! Все было чудесно. Ты угостил меня вчера на славу. За мной должок…
С аэродрома Клюге, Тресков и Шлабрендорф сразу поехали в штаб и стали ждать. Штабная рация время от времени выходила на связь с самолетом Гитлера. Прошло полчаса. Сорок минут…
Хенниг фон Тресков приказал радисту вызвать командира эскадрильи истребителей, сопровождавших самолет Гитлера. Тот ответил: полет протекает нормально. Возможно, в ставку они прилетят несколько раньше.
Прошел час. Час двадцать минут. С каждой минутой становилось все яснее - покушение не удалось. Бомба почему-то не сработала.
Гитлер уже подлетал к Растенбургу.
Клюге, усталый и как бы постаревший, поднялся со своего кресла.
Похоже, господа, час не пробил…
Самолет, в котором летел, Шлабрендорф, мягко коснулся упругими колесами бетонных плит. Еще в окошко Фабиан увидел «вандерер» Роберта. Он стоял недалеко от строения, где помещался диспетчер.
Шлабрендорф легко спрыгнул на землю и поспешил к машине Роберта. Тот еще издали приветственно помахал Фабиану.
Рад тебя видеть.
Пакет у тебя?
Слава богу!
Садись, - предложил Роберт. - Тебя сразу везти в штаб или заедем ко мне?
А мы можем выехать из Зоны? У тебя есть пропуск?
Тебе захотелось сначала прогуляться? - иронически заметил Роберт.
Вот именно, прогуляться…
Беспрепятственно они миновали контрольные пункты Зоны.
Как на фронте?
Ты знаешь, Роберт, больше моего. Ничего хорошего! Правда, поговаривают о крупном весеннем наступлении, но откровенно скажу тебе, что не верю в успех.
Русские прочно держат инициативу в своих руках.
А где намечается наступление на вашем участке?
Насколько я информирован, будет наступать наша группа и группа армий «Юг». Останови здесь, пожалуйста! Ты, конечно, догадываешься, что мы с тобой везем?
Да, догадываюсь…
Извини, что я втянул тебя в эту историю. Но у меня не было другого выхода.
Сначала я хотел тебе отказать, - признался Роберт, - но потом…
Спасибо тебе, - перебил Фабиан. - Посиди здесь, а я отойду в сторонку. Если со мной что случится, скажешь, что я подорвался на мине… Или придумаешь еще что-нибудь более правдоподобное.
Может, тебе помочь? - спросил Роберт.
Ты уже помог. Теперь я справлюсь сам. - Фабиан отошел метров на триста.
«Сильный, значит, заряд», - подумал майор.
Шлабрендорф присел прямо на снег и принялся за дело. Прошло какое-то время. Невольно ухо как бы приникло к тревожной тишине, окутывавшей лес. Прошло еще несколько томительных минут. Роберт не спускал глаз с Шлабрендорфа. С минуты на минуту там, где он сидел, мог появиться огненный смерч. «Взрыв! Не так-то просто все это будет объяснить! Выдумка с миной не лучшая… О чем я думаю? Он рискует жизнью, а я?.. Пусть ничего не случится, пусть он будет жив! Господи!..»
Наконец Шлабрендорф медленно поднялся.
У тебя есть какая-нибудь лопата или что-нибудь другое, чем можно было бы рыть?
Есть саперная лопатка.
Давай ее сюда.
Когда Роберт подошел, Шлабрендорф сказал:
Не сработала. От мороза не сработал кислотный взрыватель. Мы не предусмотрели, что на высоте температура может оказаться гораздо ниже, чем нужно. Надо было применить другой взрыватель.
Роберт знал Шлабрендорфа как человека с железной выдержкой. Но спокойствие, с которым говорил Шлабрендорф о неудавшемся покушении, не могло не удивить.
